Читать интересную книгу Рассказы о Ленинграде [1984, худож. С. Яковлев] - Вольт Николаевич Суслов

тогда над ними Петр I, а утром повелел Оружейному двору: «Сие делать все немедля».

Сделали. И неузнаваем стал токарный станок! Царь понимал, что, по сути дела, Андрей Нартов совершил целую техническую революцию: высвободил руки мастера. Не мог царь налюбоваться на приспособления нартовские, повелел изготовить два новых станка с самоходными резцедержателями и отправил с ними Нартова за границу.

Первый станок предназначался прусскому королю и так его поразил, что Фридрих-Вильгельм оставил Нартова у себя. До тех пор держал, пока русский самоучка его самого не обучил токарному ремеслу на своем же станке.

Далее путь лежал в Париж — в Академию наук.

Французы даже растерялись: «Что хочет сказать этим подарком член нашей Парижской Академии наук царь Петр?» Обступили академики станок со всех сторон. Нартов камзол скинул, приступил к работе…

В Санкт-Петербург Андрей вернулся с аттестатом, подписанным академиком Биньоном. «Множество французских академиков были буквально ошеломлены искусством Андрея Нартова», — писал президент Парижской Академии наук. А станок тот нартовский и по сей день стоит в столице Франции, в Музее национального хранилища искусств и ремесел.

Много еще полезного сделал для своей страны Андрей Нартов. К примеру, предложил сверловку орудийных стволов, сконструировал скорострельную батарею, придумал прессы для чеканки монет, спроектировал ворота кронштадтского дока.

А жил он здесь, на краю Адмиралтейского луга. Когда луг стал площадью, домик его сломали. В 1848 году на его месте архитектор Александр Брюллов возвел здание штаба Гвардейского корпуса — не столь пышное, как соседние, но площадь украсившее.

Чуть раньше, в 1832 году, в центре площади встала Александровская колонна — памятник победы над войсками Наполеона.

Создать ее было поручено Огюсту Монферрану. Не раз, не два исходил площадь из конца в конец архитектор. Что и говорить: огромна площадь! Поставь на ней небольшой монумент, так он и незаметен будет, затеряется. Просторы площади требовали памятника крупного, величественного. Да и в повелении царя было сказано: памятник должен представлять собой гранитный обелиск высотою более ста футов.

Конечно, можно было сложить высокую колонну из пустотелых круглых блоков. Такую, как колонна Траяна в Риме или Вандомская колонна в Париже. Может быть, Монферран и остановился бы на таком решении, но уже стояли первые колонны Исаакиевского собора…

В карьеры Пютерлакских каменоломен, что на Карельском перешейке, молодому 20-летнему технику-самоучке Василию Яковлеву последовал приказ: отколоть гранитную глыбу весом более двухсот тысяч пудов, длиной метров под тридцать да толщиною около семи метров.

Начались работы и в Петербурге. В центре площади выкопали квадратную яму. Заухала, сотрясая площадь, 50-пудовая «баба», загоняя под основание будущей колонны 1250 сосновых свай.

Пока сваи били да яму копали, Василий Яковлев на острове Летсарме отколол «камушек» в 25 тысяч пудов — под пьедестал колонны.

Откололи и для памятника глыбу. Велика она откололась — в 230 тысяч пудов весом! Когда стали ее грузить на судно, деревянные опоры помоста не выдержали, затрещали. Еще бы немного — и нырнула колонна на дно морское. Да бросились на выручку рабочие, бросился Василий Яковлев. Новыми опорами удержали колонну. В недалекую Фридрихсгамскую крепость гонца послали: звать солдат на подмогу, на выручку. Те словно на крыльях прилетели. В июльскую жару 36 верст за 4 часа преодолели! И спасли колонну. Уложили строптивую на судно. Три парохода потащили ее в столицу.

Приближался день, когда колонну предстояло поднять и поставить на место. На заводе Берда (ныне Адмиралтейском) были изготовлены специальные кабестаны-лебедки для намотки канатов. Сами канаты тоже были сплетены специально: каждый состоял из пятисот двадцати двух волокон наилучшей пеньки.

30 августа 1832 года в 7 часов утра с Нарышкинского бастиона ударила пушка, возвестила о том, что в городе праздник. Сам Монферран вспоминал об этом дне: «Улицы, ведущие к Дворцовой площади, Адмиралтейству и Сенату, были сплошь запружены публикой, привлеченной новизной столь необычного зрелища. Толпа возросла вскоре до таких пределов, что кони, кареты и люди смешались в одно целое. Дома были заполнены до самых крыш. Не оставалось свободным ни одного окна, ни одного выступа, так велик был интерес к памятнику. Полукруглое здание Генерального Штаба, напоминавшее в этот день амфитеатры Древнего Рима, вместило более 10 000 человек».

Устанавливали колонну 400 строителей и 2 тысячи солдат — ветеранов войны с Наполеоном, украшенных медалями 1812 года. Руководил подъемом все тот же Василий Яковлев.

Конечно, при такой тяжести колонны все могло случиться. Монферран сам писал: «В течение 100 минут, пока длилась установка монолита, все с ужасом опасались самой страшной катастрофы. Через 40 минут после начала подъема монолита на верхушке взметнулся государственный флаг: монолит стал на место».

Так он и стоит по сей день: не вкопан, не врыт, своей тяжестью держится. Крупнейший памятник мира из единого, цельного куска камня.

Ну а что же огонь и вода? Смирились? Не тут-то было. Шли они в такие атаки, что весь город дрожал.

В ноябре 1824 года на площадь и на город хлынули невские волны. Современники вспоминают, что вскоре Дворцовая площадь составила с Невою одно огромное озеро, на Невском проспекте бурлила широкая река. Мойка совсем исчезла. Волны били в стены Зимнего дворца. Ветер срывал листы железа со строящегося Главного штаба. Но поутих ветер, и Нева убралась в свои берега.

Огонь взялся за работу чуть позже. 17 декабря 1837 года в Зимнем дворце треснула от жара дымовая труба. Огонь, вырвавшись на свободу, помчался по чердаку. Запылали стропила. Со звоном начали вылетать окна, трескались потолки, полыхали обитые материей стены, портьеры. Над ночным городом поднялось такое зарево, что на Аничковом мосту можно было читать газету.

Спасать дворец бросились солдаты. На площади возле Александровской колонны росла гора дворцового имущества. А дворец пылал, светился изнутри. Одним обвалившимся потолком накрыло сразу целый взвод преображенцев.

Наспех закладывались кирпичом прилегавшие к Эрмитажу окна и двери. Эрмитаж удалось отстоять.

А дворец пылал целых три дня. На четвертый от него остались лишь голые стены, искореженные железные прутья и мусор. 120 судов вывозили потом этот мусор на Петровский остров.

Дворец пришлось отстраивать заново. 8 тысяч строителей денно и нощно трудились в его стенах, умирали от непосильного труда, но через год дворец был восстановлен. Руководивший его возрождением генерал Клейнмихель получил в награду миллион рублей и медаль, выбитую в честь его, с надписью: «Усердие все превозмогает». Народ же дал ему в награду кличку: Клейнмихель-дворецкий.

Но не только волны наводнений катились через Дворцовую площадь, не только языки пламени освещали ее — через эту площадь шла